Система мира - Страница 28

— Если в этих ящиках то, что я предполагаю… — обратился он к Даниелю.

— Оно самое.

— …то принимать их будут люди, весьма дотошные во всём, что касается мер и весов. Лучше, чтобы цифры сошлись!

Поэтому ящики продолжали носить, пока телега не опустела. Каждый был запечатан восковой печатью Английского банка, где они хранились до самого недавнего времени; от древесины ещё тянуло затхлостью банковских подвалов. Уильям Хам спустился, неся пухлый бювар отсырелых документов, в которых прослеживался путь груза, начиная с отчёта Соломона Когана о принятом с «Минервы» золоте, через все промежуточные стадии обработки во Дворе технологических искусств и в Брайдуэлле. Лейбниц изучил бумаги, затем сосчитал ящики (7), сосчитал их вторично (7) и попросил Даниеля проверить количество (7). Лишь после этого он поставил на требуемых местах в документах своё имя: GOTTFRIED FREIHERR VON LEIBNIZ, а Даниель подписался как свидетель. Затем Лейбниц разрешил ставить ящики в шлюпку, но ещё раз сосчитал их по мере погрузки (7).

— Это начало, — сказал Даниель. — Как вам известно, ящиков будет ещё много. Но раз уж вы всё равно едете в Ганновер, я решил отдать вам то, что мы сделали на сегодня.

— Весьма приятная кода к тому, что иначе могло бы стать меланхолическим прощанием. — Лейбниц решительно расправил плечи, одновременно изобразив на лице подобие улыбки. — И окончательный ответ на ваши ложные сомнения по поводу того, всё ли вы сделали для Уилкинса. Он, сударь, вправе вами гордится.

У Даниеля не было слов, чтобы на это ответить, поэтому он просто шагнул вперёд и обнял Лейбница изо всех сил. Лейбниц тоже крепко его обнял. Затем повернулся спиной, чтобы Даниель не видел его лица, и шагнул в шлюпку. Пока отцепляли швартовы, он ещё раз пересчитал ящики (или сделал вид, будто пересчитывает). Лодка отошла от пристани и устремилась в бурный поток под мостом.

— Семь? — крикнул Даниель.

— Семь ровно! — донёсся ответ. — Увидимся на Парнасе, Даниель, или где там оканчивают свой путь философы!

— Я думаю, они оканчивают свой путь в старых книгах! — отвечал Даниель. — Так что я буду искать вас, сударь, в библиотеке!

— Её-то я и строю, — отозвался Лейбниц, — и в ней вы меня найдёте. Прощайте, Даниель!

— Прощайте, Готфрид! — крикнул Даниель.

Он стоял и смотрел, пока шлюпка не затерялась средь кораблей в гавани, под чёрной стеной Тауэра. Это было почти зеркальное отражение того, как Лейбниц появился, из ниоткуда, сорок один год назад, только зеркало помутнело и затуманилось. Ибо многое изменилось за эти годы, и Даниель уже не мог смотреть ясными глазами юноши.

Гринвич

Пусть иные монархи, окружённые простёртыми ниц рабами, кичатся безусловным повиновением несчастных, не ведающих свободы и могущих похвалиться лишь тем, что они, подобно брёвнам или камням, безропотно дают себя попирать; в то время как король Великобритании, почти единственный во Вселенной, может с гордостью именовать себя правителем разумных созданий.

«Беды, которых можно справедливо ожидать от правительства вигов», анон., приписывается Бернарду Мандевиллю, 1714.

— Вот такое и впрямь увидишь не каждый день! — воскликнул Роджер Комсток, маркиз Равенскар. Его первые слова за четверть часа — долгий для Роджера промежуток молчания — вывели Даниеля из сонного забытья, в которое тот впал на третьем часу их с Роджером стояния в очереди.

Даниель вздрогнул и огляделся.

Философы постоянно приезжали в Гринвич, некоторые даже жили здесь, потому что выше на холме стояла обсерватория. Короли и королевы заглядывали сюда редко, хоть это и было их владение. Архитекторы наведывались часто и почти всегда себе на беду. Строительным проектам в Гринвиче вечно не хватало денег, а здания разрушались быстрее, чем их удавалось возводить. Иниго Джонс исхитрился преодолеть это болото Отчаяния: настелил крышу до того, как постройку засосала трясина. То был загородный дом королевы, и секрет успеха заключался в малых размерах. От реки дом отстоял на целую милю; по крайней мере, так казалось Даниелю и другим в очереди, голова которой находилась в творении мистера Джонса, а хвост вился до самой набережной. Здесь у пристани стояла богато украшенная барка. Дальше, в более глубокой части реки, покачивался на якорях корабль британского флота, доставивший короля Георга с Евразийского континента. Всё это Даниель видел лишь потому, что они с Роджером наконец достигли основания, а затем (получасом позже) и верхних ступеней одной из двух полукруглых лестниц, ведущих на террасу дворца. Ещё за несколько минут они мелкими шажками приблизились к двери и теперь стояли на пороге. Даниель, спиной к входу, любовался видом на реку — каким уж есть. Роджер, которого, как хорька, тянуло ко всему гнилому и тёмному, смотрел вперёд. Из раскрытой двери вместе с запахом подмышек, розовой воды и свежей краски долетала беовульфовская смесь английской и немецкой речи. У Даниеля не хватало духа повернуться к тому, что привлекло внимание Роджера; так они и вошли в янусоподобной конфигурации.

Даниель был убеждён, что приметил сэра Кристофера Рена где-то на час позади в очереди, и хотел украдкой показать, что можно пройти с ними. Напрасные усилия; в другом месте такое могло бы удаться, но только не здесь. Двадцать с чем-то лет назад Рену поручили хоть немного привести Гринвич в порядок, как умел только Рен, и с тех пор он вкладывал сюда всю душу. Работал он бесплатно: здесь предполагалось выстроить госпиталь для старых моряков. Затеяла проект королева Мария после сражения при Ля-Уг в 92-м, но в 94-м её не стало. Средства поступали крайней нерегулярно и непредсказуемо. Всякий раз, как из королевских сундуков вытекала тоненькая струйка денег, Рен обращал её в массивные каменные плиты и втыкал их по углам, а позже по периметру намеченных зданий. Он ясно видел, что не доживёт до конца строительства; более поздние, менее великие архитекторы смогут напортачить в деталях, но им уже не удастся изменить основной план. Ник Хоксмур, помощник Рена, оценив гениальность стратегии и проникшись её духом, недавно прикупил по скандально низкой цене огромную глыбу мрамора и поставил на берегу с тем, чтобы, как только появятся деньги на резчиков, превратить в статую правящего монарха (уж кто им тогда будет). Таким образом, картина, которую Даниель наблюдал с террасы (и которая безраздельно владела вниманием Рена), являла собой один колоссальный фундамент, воздвигнутый исполинами: ступенчатый эшелон прямоугольников, мечта пифагорейцев. То, что это были одни фундаменты, а не здания, как будто подтверждало слова принцессы Каролины, сказанные месяц назад, о системе и необходимости возводить её на прочном философском основании. Однако то, что Ньютон и Лейбниц выстроили (или не сумели выстроить), казалось шатким в сравнении с трудами Рена: лишнее доказательство, что тот поступил мудро, отказавшись от чистой философии и посвятив себя архитектуре.